Наше постчеловеческое будущее: Последствия биотехнологической революции. Страница 2

Всего пять лет прошло после 1984 года, и случилась череда драматических событий, которые раньше показались бы политической фантастикой: рухнул Советский Союз и его империя, и тоталитарная угроза, так живо описанная Оруэллом, просто исчезла. Люди, конечно же, быстро сообразили, что эти два события — крах тоталитарных империй и возникновение персонального компьютера, как и других видов дешевых информационных технологий, от телевизора и радио до факса и электронной почты — довольно тесно взаимосвязаны. Тоталитарное правление требует сохранения монополии режима на информацию, а современная технология, делая ее невозможной, подрывает мощь режима.

Политическое предвидение другой великой антиутопии, «Дивного нового мира», еще предстоит проверить. Многие технологии, которые провидел Хаксли — например, оплодотворение ин витро, суррогатное материнство, психотропные средства и генная инженерия для изготовления детей, — уже есть или маячат на горизонте. Но эта революция только начинается; ежедневная лавина сообщений о прорывах и достижениях в биомедицинской технологии, таких как завершение проекта «Геном человека» в 2000 году, предвещает куда более серьезные проблемы.

Из двух этих книг, описывающих социальный кошмар, «Дивный новый мир» всегда казался мне и тоньше, и страшнее. Легко увидеть, что плохо в мире романа «1984»: о главном герое Уинстоне Смите известно, что больше всего на свете он боится крыс, а потому Старший Брат делает клетку с крысами, которые готовы искусать Смиту лицо, и так заставляет его предать свою возлюбленную. Это мир классической тирании, усиленной технологией, но не такой уж отличный от всего, что мы видели трагического в истории человечества.

А вот в «Дивном новом мире» зло не так очевидно, потому что никто не страдает, — ведь это мир, где каждый получает, что хочет. Как говорит один из персонажей: «Главноуправители поняли, что насилием немногого добьешься» и что лучше соблазнять, а не вынуждать людей жить в упорядоченном обществе. Из этого мира изгнаны болезни и социальные конфликты, в нем нет депрессии, безумия, одиночества или горя, секс приятен и всегда доступен. Есть даже министерство, которое гарантирует, что время между появлением желания и его удовлетворением будет сведено к минимуму. Никто больше не принимает религию всерьез, никто не уходит в себя и не питает страсти без взаимности, биологическая семья отмерла, Шекспира никто не читает. Но никто (кроме Джона Дикаря, героя книги) без этих вещей и не страдает, поскольку все счастливы и здоровы.

Несколько миллионов школьных сочинений, наверное, написаны в ответ на вопрос: что же в этой картине плохого? Ответ (по крайней мере в работах, оцененных на «отлично») обычно бывает таков: пусть люди «Дивного нового мира» здоровы и счастливы, но они перестали быть людьми. Они не борются, никуда не стремятся, не любят, не страдают, не совершают трудный нравственный выбор, не имеют семей и ничего вообще не делают такого, что мы традиционно считаем человеческим. У них более нет свойств, дающих нам человеческое достоинство. И действительно, никакого рода человеческого больше нет, ибо людей выращивают искусственно Главноуправители в виде отдельных каст альфа, бета, эпсилон и гамма, и касты эти отличаются друг от друга сильнее, чем люди от животных. Их мир стал неестественным в самом глубоком смысле, который только можно себе представить, потому что изменилось естество человека. Говоря словами специалиста по биоэтике Леона Касса: «В отличие от людей, ущемленных болезнью или рабством, дегуманизированные по типу „Дивного нового мира“ не несчастны; они не знают, что они дегуманизированы, и того хуже — если бы знали, им было бы все равно. Это счастливые рабы с рабским счастьем».[4]

Но хотя такого ответа обычно бывает достаточно, чтобы преподаватель остался доволен, в нем нет ничего похожего на необходимую глубину (как замечает далее Касс). Во-первых, можно спросить: что такого важного в том, чтобы быть человеком в традиционном смысле, как определяет это Хаксли? В конце концов, сегодняшний человек как вид есть результат эволюционного процесса, который продолжается уже миллионы лет и еще, даст Бог, столько же продолжится. И нет фиксированных свойств человека, помимо общей способности выбирать, какими мы хотим быть, и модифицировать себя в соответствии с нашими желаниями. И кто это нам сказал, что быть человеком и иметь достоинство — значит держаться набора эмоциональных реакций, возникших как побочный продукт нашей эволюции? Таких понятий, как биологическая семья, человеческая природа или «нормальный» человек, не существует, а если бы даже они и были, почему на них мы должны ориентироваться в вопросе, что является правильным и справедливым? Фактически Хаксли нам говорит, что мы должны и дальше испытывать муки, огорчение, одиночество, страдать от болезней, которые нас калечат, — и все потому, что это было свойственно людям во всей истории существования их как вида. Вряд ли кто-нибудь с такой предвыборной платформой прошел бы в Конгресс. Чем цепляться за эти свойства и говорить, что они и есть основа «человеческого достоинства», может, стоит просто принять свое назначение: мы — создания, которые сами себя модифицируют?

Хаксли предполагает, что одним из источников понимания, что значит быть человеком, является религия. В «Дивном новом мире» религия отменена, а христианство стало далеким воспоминанием. Христианская традиция утверждает, что человек создан по образу Божию, и это — источник человеческого достоинства. Использовать биотехнологию — значит заниматься тем, что христианский автор К.С. Льюис назвал «Человек отменяется», а значит— идти против воли Божией. Но мне не кажется, что, внимательно читая Хаксли или Льюиса, можно прийти к выводу, будто кто-либо из них считал религию единственной основой для понимания сути того, что значит быть человеком. Оба автора предполагают, что сама природа, в частности природа человеческая, играет особую роль в определении того, что хорошо и что дурно, что справедливо и что несправедливо, что важно и что не важно. Итак, наше окончательное суждение о том, «что плохого» в дивном новом мире Хаксли, определяется нашим мнением о том, насколько важна человеческая природа как источник ценностей.

Цель нашей книги — утверждение, что Хаксли был прав, что наиболее серьезная угроза, создаваемая современной биотехнологией, — это возможность изменения природы человека и в силу того — перехода к «постчеловеческой» фазе истории. Я постараюсь доказать, что это важно, поскольку человеческая природа существует, и это понятие является существенным. Оно создает стабильную преемственность нашего видового опыта. Человеческая природа формирует и ограничивает все возможные виды политических режимов, и потому технология, достаточно могучая, чтобы изменить нас, может иметь потенциально зловещие последствия для либеральной демократии и самой природы политики.

Может оказаться, что мы — как это уже случилось с пророчествами из «1984» — в конце концов выясним, что последствия биотехнологии полностью и на удивление благоприятны, и зря мы по этому поводу страдали. Вполне может выясниться, что эта технология окажется куда как менее мощной, чем мы полагаем сегодня, или что люди будут ее использовать умеренно и осторожно. Но одна из причин, по которой я далеко не преисполнен оптимизма, заключается в том, что в этой технологии в отличие от других научных достижений грань между очевидными преимуществами и вкрадчивым злом провести невозможно.

Ядерное оружие и атомная энергия изначально воспринимались как опасные, и потому стали объектом жесткого регулирования с самого того момента, когда в 1945 году в проекте «Манхэттен» создавалась атомная бомба. Обозреватели вроде Билла Джоя беспокоятся по поводу нанотехнологий — то есть самовоспроизводящихся машин молекулярного уровня, способных к бесконтрольному размножению и уничтожению своих создателей[5]. Но с такими угрозами куда проще иметь дело, потому что они самоочевидны. Если есть шанс, что вас убьет машина, которую вы создали, вы предусмотрите какие-то меры защиты. И пока что мы в разумной степени сохраняем контроль над своими машинами.